Приют разбитых сердец

---

В тот вечер они сильно поругались. Он совершенно не хотел ее понять. А она, конечно, понимала его, но…  Положив трубку, она долго плакала и потом так и уснула в слезах. Он же страшно злился и потом долго не мог уснуть.

Под утро Верония проснулась от жуткого холода, который буквально пробирал до костей. Осмотревшись, она с удивлением обнаружила, что находится в пустынном лесу. Сначала ей показалось, что это продолжение кошмарного  сна, но холод был реальным, остатки сна быстро улетучились, а лес остался.

Дул резкий ветер. На камнем замерзшей земле лежал сухой мелкий снег, и его сдувало порывами пронизывающего насквозь ветра. Все небо было плотно затянуто темными тучами, так что свет с трудом проникал сквозь них, и казалось, будто солнце совсем не восходит, и после ночи сразу наступает вечер.

Там, где она оказалась, местность была почти ровная, с небольшими оврагами и взгорьями, а редкий прозрачный лес рос местами. Деревья все были как будто все одинаковые, похожие на тонкие осины или ольху. Листья на них давно засохли и почернели, но не опадали, а зловеще шуршали на ветру.

Ей было очень холодно. Из всей одежды на ней осталась только домашняя пижама. Босые ноги жгло ледяным холодом.

Верония осмотрелась по сторонам, но кругом был только неизвестный ей промерзший лес. Она поднялась, и съежившись под порывами колючего ветра, побрела куда глаза глядят. Слезы то и дело наворачивались глаза, то ли от обиды, то ли от ледяного ветра, задувавшего в лицо. Она вся дрожала от холода и такого же холодного страха, который охватил ее. Она не понимала, как здесь оказалась, и у нее не было ни малейшего представления, как выбраться из этого пустынного холодного леса.

Спустившись с небольшого холма буквально прямо под ним она вдруг обнаружила старую землянку, едва заметную среди деревьев.

Находка очень удивила и обрадовала ее, и Верония поспешила к спасительному убежищу, расчитывая на помощь. Приблизившись, она приоткрыла низкую незапертую дверь, кое-как сколоченную из старых досок, и вошла в хижину.

Сразу стало ясно, что здесь никто не живет.  Внутри чувствовалась сырость давно заброшенного жилища, пахло плесенью, прелой листвой и деревом. Внутри землянки было немного теплее за счет того, что не дул резкий ветер, но все равно сквозило из множества щелей.

Верония огляделась. Посередине небольшого помещения стоял низкий дубовый стол грубой работы, окруженный шестью табуретами, оставленными в беспорядке, а у противоположной стены была устроена небольшая печка. Наличие печки сразу зажгло в ее душе надежду на спасение, и Верония поспешила осмотреть находку.

На печке стоял насквозь прокопченный жестяной чайник, а в нем лежали чай, сахар и спички, завернутые в вощеную бумагу.

Обрадованная находкой, Верония отправилась в лес за хворостом, чтобы затопить печь, и по дороге набрела на мелкий ручеек, текущий в овраге. Теперь она знала, где сможет набрать воды, чтобы вскипятить ее и наконец немного согреться.

Она набрала охапку хвороста и поспешила назад, к дому. После некоторого старания, печку удалось растопить, и Верония еще  долго сидела рядом, наблюдая как разгорается в топке священный огонь! Это было лучше всякого волшебства, дороже любого дара.

Потом она взяла чайник и отправилась за водой к лесному ручейку, а на обратном пути набрала мха, мелких прутьев и листьев, чтобы хоть как-то попробовать заделать щели в  стенах.

Через некоторое время печка разогрелась, чайник на ней шипел, а в щели почти не задувал ледяной ветер.

В неприметной нише за печкой Верония к своей огромной радости обнаружила посуду: грубые деревянные миски, кружки и ложки и оловяный котелок, в котором, завернутый в вощеную бумагу, лежал сухой хлеб. Дальше в нише обнаружилось еще и плотное шерстяное одеяло!

Тотчас закутавшись в это одеяло, Верония пододвинула табуретку к самой печке, и сидела, глядя на разгоревшийся огонь, пока окончательно не согрелась.

Выпив горячего чаю со старым сухарем, она устроилась на ночлег в чужой землянке, которая показалась ей теперь роднее собственного дома. Сегодня она обрела спасение и даже немного комфорта, и поэтому старалась не думать больше ни о чем, не думать о завтрашнем дне. Так она уснула под уютный треск догорающей печи.

Верония проснулась на рассвете. Мутный свет пробивался сквозь узкие окна, расположенные над самой землей. Печка давно остыла, и в землянку потянулся промозглый холод.  Она поднялась, поплотнее закуталась в одеяло и отправилась за новой частью хвороста для растопки печи.

Выходя, она заметила слева от двери еще одну нишу, и в ней обнаружила пару старых кожаных башмаков, веревку и топор. Находка оказалась как нельзя кстати, и Верония продолжала удивляться  такой удаче. Тотчас надев обувь, которая оказалась ей почти впору, она взяла веревку и топор и отправилась в лес за дровами.

В редеющих утренних сумерках она вышла из дома и побрела по твердой обледеневшей земле, подбирая по пути разные сучья, ветки и палки.

«Кто тот добрый человек, что оставил здесь все это, — думала Верония. — И где он теперь? Может быть, он еще вернется?»

Когда охапка стала слишком большая, она опустила хворост на землю и постаралась как можно прочнее обвязать его веревкой. Так, с вязанкой хвороста за плечами, она вернулась обратно в землянку и, едва приоткрыв дверь, увидела, что у нее гости.

— Констан? — с трудом проговорила она, буквально онемев от удивления.

— Верония? —  не меньше нее удивился и непрошенный гость. — Это ты? Но как? Как ты здесь оказалась?

— То же самое я хотела бы спросить и у тебя.

— Но я не знаю. Что это за место?

— Я тоже оказалась здесь случайно. Не понимаю, как это произошло, и где мы теперь находимся. Все это очень странно. И то, что мы встретились…

Она посмотрела на него, но он ничего не ответил.

Вместо этого Констан помог втащить хворост в землянку и разжег огонь в печи. Затем они вместе отправились за водой к ручью.

Они так давно не виделись, и эта встреча в таком странном месте при еще более странных обстоятельствах, совершенно смешала все их мысли и чувства. Но они были бесконечно рады этой встрече, ведь там, где они недавно так сильно поссорились, разговаривая друг с другом по телефону из разных городов и разных стран, увидеться им предстояло еще не скоро.

— Прости, — сказал Констан. — Я не хотел тебя обидеть. Я только хотел сделать так, как будет лучше для нас обоих.

Верония промолчала. Ей не хотелось вновь начинать этот разговор, из-за которого они, возможно, и оказались теперь одни в этом пустынном и холодном месте. Но, возможно, они оказались тут вдвоем совсем не случайно?..

— Но мы же с тобой договорились, так зачем же снова начинать? — проговорила она, и почувствовала, как горькая обида вновь поднимается в ней откуда-то из глубины души.

— С тех пор прошло много времени, и я думал, что все изменилось, — ответил Констан.

— У тебя — возможно, но не у меня, — сказала Верония. — И теперь ты думаешь только о себе, только о том, как будет лучше тебе, и ты совсем не думаешь обо мне.

Снова подул резкий холодный ветер, заметая снежную крупу под ногами, и вскоре с неба посыпался новый твердый и мелкий снег, больше похожий на град.  Ветер зловеще шелестел засохшими листьями в кронах деревьев и свистел, обвивая тонкие стволы осин, орешника и ольхи.

— Нет, я думаю, как будет лучше для нас обоих, — упрямо возразил Констан.

— Но я же сказала, что не поеду к тебе, и мы договорились, что ты едешь туда только учиться, — сказала Верония.

— Да, но теперь мне предложили хорошую работу, и глупо отказываться от этой возможности.

— Так не отказывайся.

— Я и не хочу, и хочу, чтобы ты приехала ко мне.

— Но я же сказала, что не поеду! Непонятно куда, в чужую страну, что я буду там делать вообще?

— Ты станешь моей женой.

— Да, но я не могу бросить все ради тебя.

— Значит, ты меня не любишь!

— А ты?

Констан промолчал. Затем, после паузы, он проговорил уже спокойнее и примирительно:

— Но все же меняется…

— У тебя — возможно, но не у меня, — повторила Верония.

Они замолчали.  Счастье от нежданной-негаданной  встречи было разрушено, и теперь казалось, что ледяной ветер продувал насквозь их сердца. Больно было ощущать такое острое и холодное одиночество, находясь вдвоем. Но, может быть,  только вдвоем одиночество и ощущается так остро?

— А ты не думал, что теперь мы навсегда останемся здесь? — вдруг спросила Верония.

— Что за глупость? — усмехнулся Констан. — Как тебе такое только в голову пришло.

Возвращаясь с ручья, они не проронили больше ни слова. Констан нес чайник. Верония подбирала по пути сухие ветки.

Дом встретил их теплом от разгоревшейся печи. И тогда им обоим показалось, что их сердца немного оттаяли и на душе потеплело.

Напившись горячего чаю, они решили пойти осмотреться.

— Должны же где-то здесь быть и другие люди, — рассудил Констан. — Просто так в глухом лесу землянку строить никто не будет.

— Но мы же не знаем, что это за лес, — сказала Верония.

— Что за лес? Обычный лес, и скоро мы выберемся отсюда, — уверенно ответил Констан.

Они вновь вышли из дома и отправились осматривать окрестности, шагая по шуршащему ковру из опавших листьев, слегка присыпанных мерзлым снегом, похожим даже не на снег, а на мелкий искрошенный пенопласт. Нигде не видно было никаких тропинок, один только дикий призрачный лес был кругом.

— Нужно запомнить, как вернуться назад, здесь так легко потеряться, — сказала Верония.

— Не волнуйся, весь лес просматривается насквозь, и в нем практически невозможно заблудиться, — ответил Констан.

Перебравшись через овраг, в котором тек ручей, они оказались на более ровной местности и неожиданно недалеко впереди обозначились очертания какого-то довольно обширного здания из серого камня. Своим цветом оно настолько сливалось с окружающим пейзажем, что при всей массивности, заметить его удалось далеко не сразу.  Удивленные находкой, Верония и Констан тотчас направились к нему.

Здание, сложенное из огромных каменных глыб, больше всего напоминало заброшенный замок. Камни от времени покрылись ярким зеленым мхом и серо-голубым лишайником. На всем лежала печать разрухи и запустения.

Через высокий проем отсутствующих дверей они вошли внутрь. Внизу весь пол был завален какими-то глыбами и осколками кирпича и камней, но ведущая от входа на второй этаж широкая мраморная лестница почти не пострадала, и они стали осторожно подниматься по ней наверх.

Было так тихо, что шорох и эхо от их шагов разносились далеко кругом.

Поднявшись по лестнице, которая, к счастью под ними не обвалилась, Верония и Констан увидели, что большая часть второго этажа давно обрушилась и провалилась вниз, так что пол остался только вдоль стен в виде широкого балкона.

На этом балконе они неожиданно столкнулись с неким человеком. Молодой человек, внешне очень похожий на Варнаву из Замка, был одет  в черное трико и сосредоточенно занимался на турниках, вмонтированных в стены, проявляя полнейшее равнодушие к появлению незнакомцев.

— Простите, — обратилась к нему Верония. – Скажите, что это за место?

Молодой человек прервал занятия, спрыгнул с перекладины, на которой висел, подошел к ним и сказал:

— Ну, добро пожаловать в Приют Разбитых Сердец.

Верония и Констан молча переглянулись и снова вопросительно посмотрели на незнакомца, который продолжил:

— Ага, новенькие. Что-то слишком часто вы стали появляться здесь. Если так пойдет и дальше, то… — он не договорил.

— А вы местный? Давно здесь живете? — спросила Верония.

— Давно, — подтвердил молодой человек. — И у меня точно такой же дом, как у вас. Только лучше.

— А как вы сюда попали, если не секрет?

— Не секрет. Точно так же, как и вы.  И так же, как все остальные.

— А что, здесь живут и другие люди?

— Конечно. И их довольно много. Только каждый сам по себе. Даже разговаривают они друг с другом весьма неохотно.

— Отчего так? – удивилась Верония.

— Потому что это бессмысленно. Не имеет никакого смысла, — повторил незнакомец, подчеркнув свои слова жестом, — это все равно, как петь вдвоем две разные песни, пытаясь попасть в унисон.

Верония и Констан все еще не вполне понимали, где оказались.

— Вам, кстати, тоже придется разделиться, — неожиданно заметил молодой человек. – Раз уж вы здесь.

— Но почему?

— А вы еще не поняли? Вам только кажется, что вы говорите на одном языке, но здесь у каждого язык свой. Те, кто умеет петь хором, сюда обычно не попадают. Или, по крайней мере, надолго не задерживаются.

— Простите, но я вас не понимаю, — сказала Верония.

— Это ничего страшного. Потом поймете. Возможно.

— Тогда почему вы с нами разговариваете? – спросил Констан. – Если это невозможно.

И в его голосе послышался вызов.

— А кто вам сказал, что я с вами разговариваю? – ответил незнакомец. — Передача информации еще не есть общение, а я  говорил именно про общение. Поживи вы здесь немного дольше, вы бы поняли, что естественное состояние человека есть молчание и одиночество.

— Ясно. Спасибо, что поделились с нами вашей информацией, — ответил Констан.

— Не за что. Вообще, это моя работа.

— Работа? — удивилась Верония.

— Да. Если у вас еще есть вопросы, я готов на них ответить.

Вопросов было так много, что сложно было с чего-то начать.

— А как вас зовут, простите? — спросила Верония.

— Варнава, — ответил незнакомец. — Но вам и так было об этом известно, не правда ли?

Верония смешалась. Тут ей показалось, что этот странный молодой человек буквально видит ее насквозь, и не только все ее мысли и чувства, но даже смутные догадки и предположения.

— Нннет… — проговорила она с сомнением.

Варнава оставил ее реплику без ответа.

— Так что это за место? — спросил Констан. — И как мы тут оказались? Вы так и не сказали.

Варнава внимательно посмотрел на него.

— Я уже ответил. Более тут добавить нечего. Дальше вы все поймете сами. Возможно. Но имейте в виду, что у каждого здесь будет свой ответ.

— Глупость какая-то, — проговорил Констан с раздражением.

— Это как угодно.

Верония огляделась по сторонам. Поймав ее взгляд, Варнава сказал:

— Вы можете побродить здесь по Замку и поискать все необходимое. Не беспокойтесь, вы найдете здесь только то, что необходимо именно вам. Так что, можете спокойно присвоить это себе. Ненужное приносите обратно в Замок. На этом, пожалуй, я готов пожелать вам счастливо оставаться.

— Оставаться? — воскликнула Верония. — Неужели вы хотите сказать, что теперь мы останемся здесь навсегда?

Варнава лишь беззаботно пожал плечами в ответ:

— Это как угодно.

— А если не угодно? — передразнил его Констан. — Лучше скажите, как отсюда выбраться?

— А это, молодой человек, каждый решает сам, — ответил Варнава и с тем удалился прочь.

Верония и Констан отправились дальше обследовать заброшенный замок. Это было странное место, с одной стороны казалось, будто нога человека не ступала там по крайней мере лет сто, но с другой – кругом обнаруживались следы недавнего присутствия людей: повсюду лежали какие-то вещи, и не ясно было, то ли случайно позабытые, то ли нарочно оставленные там.

Так они нашли старую лампу, заправленную маслом, шерстяное одеяло и немного еды в плетеной корзине. Обрадованные богатой добычей, Верония и Констан поспешили обратно «домой».

Хижина встретила их как будто более радушно:  веселее трещали в печурке поленца, и радостно шипел чайник на огне. Старая лампа светила совсем тускло, но все-таки лучше, чем сидеть совсем без света.

Согревшись, они разложили на столе свою нехитрую снедь и уже собрались поужинать, как вдруг в дверь постучали.

Кто бы это мог быть?

Верония осторожно открыла дверь.

На пороге стоял незнакомый человек невысокого роста в странном наряде: его расшитый золотом камзол не только давно вышел  из моды, но и порядком обтрепался, а башмаки на ногах просили каши.   Было видно, что он очень замерз, но сам он не унывал.

— Можно к вам? – спросил он, улыбнувшись, и вошел, не дожидаясь разрешения.

Хозяева пригласили нежданного гостя к столу, Констан пододвинул ему табурет, а Верония вытащила из-за печки еще одну деревянную кружку и миску.

— Кто вы? – только и спросили они.

— Я – Моцарт, — запросто ответил гость, — Вольфганг Амадей. А вас я знаю.

— Хм.

Неожиданный поворот: он их знает, а они его — нет. Смешная история, больше похожая на розыгрыш.

— Но… как вы здесь оказались? Почему?! — неуверенно поинтересовалась Верония.

— О, даже и не спрашивайте. Подавайте лучше стаканы. У меня есть для вас кое-что получше скучных историй про глупых придворных. Но это, я вам скажу, те еще проходимцы. Негодяи, одно слово. Подлецы и мерзавцы. Особенно один был хорош. Ну, да бог с ним.  Посмотрите-ка лучше на это! – с такими словами Моцарт извлек из-за пазухи старинную бутыль с затертой этикеткой. – Бьюсь об заклад, такого вина вы в жизни не пробовали.

Да, спорить было бы глупо.

Едва они наполнили кружки, как снова раздался стук в дверь.

— Пожалуйста, входите!

Дверь слегка приоткрылась, и в узкую щель вошел, словно тень, человек. Он был высок и строен, если не сказать просто худ, а черный костюм, плотно облегавший фигуру, только подчеркивал ужасную бледность его лица. Он страшно замерз и дрожал так, что его мигом усадили  поближе к печке и закутали в одеяло.  Моцарт наполнил еще один бокал и подал его незнакомцу.

— Это согреет тебя, дружище, — проговорил он, — а лишняя пара глотков поможет забыть твою печаль.

Незнакомец принял бокал с молчаливой благодарностью.

— Кто это? – шепотом спрашивали друг у друга Верония и Констан, опасаясь вновь показаться невеждами.

— Давайте я вас представлю, — спас положение Моцарт, — знакомьтесь, это Шопен.

При этих словах незнакомец тотчас попытался подняться.

— Ах, оставьте, друг мой. Расслабьтесь, тут все свои, — проговорил Моцарт слегка насмешливо и добавил в виде ремарки: — Вечно он со своими манерами…

— А это, — продолжил он вновь animate (воодушевленно) – наши новенькие, милые юные создания, которые любят Роллинг Стоунз, Джанис Джоплин, Ти-Рекс и Дорз.

Шопен молча улыбнулся.

— Он вас прощает, — пояснил Моцарт.

— Нет-нет, — в один голос воскликнули «юные создания», обращаясь к Шопену, — ноктюрны ваши прекрасны!

— Благодарю вас.

— Кстати, ты знаешь, Фредерик, что среди современных, им, — Моцарт кивнул в сторону хозяев, — пианистов бытует мнение о том, что ноктюрны твои, как, впрочем, и вальсы, бесконечно скучны, а техника их исполнения так проста, что надоедает. Ты знал об этом?

— Догадывался.

— Тогда пойди и перепиши все заново, — захохотал Моцарт. – Чтоб ни один Мацуев не смог их исполнить. Вот смеху-то будет. Не соскучишься.

Шопен лишь скривился в усмешке.

— Ладно, друг, не бери в голову. Это я так, по привычке, все балагурю. Во дворцах, ты знаешь, без этого никак, эти пройдохи так и норовят подсыпать яду в каждое слово, и не только…  — Моцарт вздохнул, явно припоминая старую обиду. — Особенно один был хорош! Ну, да бог с ним! Давайте лучше выпьем! За прекрасный вечер!

Все подняли стаканы.

Едва сделали по глотку, дверь неожиданно распахнулась, и за нею показался человек невысокого роста, однако полнотой своей превосходивший дверной проем. С трудом протиснувшись внутрь, он стащил с головы сбившийся на строну растрепанный парик, вытер им грязь и пот со лба, а потом, не долго думая, швырнул его  в огонь.

— Господин Бах! – воскликнул Моцарт, подскочив с места. – В чем же вы теперь собираетесь  выступать на концерте?! Общество не привыкло видеть вас без парика. Чего доброго, примут еще за Гродберга.

— Ерунда, — проговорил Бах, отдуваясь. – У меня есть запасной, если, конечно, я не потерял его по дороге. Так спешил, ага, и не зря. Компания-то, смотрю, давно вся в сборе.

Господина Баха пришлось усадить во всю длину стола, выделив ему сразу две табуретки. После его появления в маленькой  хижине почти не осталось  свободного места. Верония достала из-за печки последнюю кружку. Господин Бах тем временем взял стоявшую на столе бутылку, понюхал пробку и взглянул на этикетку.

— Всё пьете эту бурду?  — резюмировал он. – Попробуйте  лучше вот что, — с этими словами он вытащил из-за пазухи бутыль невероятных размеров и водрузил на стол. – Ни в какое сравнение не идет, будьте уверены.

— Кстати, нам не следует тут слишком засиживаться, — продолжал Бах, откупоривая бутыль.

— Его милость великодушно согласились  дать сегодня благотворительный концерт в пользу классических музыкантов с консерваторским образованием, — пояснил  Моцарт, —  с той целью, чтобы…

— Ты билеты принес? Не забыл? – прервал его Бах на полуфразе.

— Разумеется, как можно! У нас вообще контрамарки.

— А я про вас и не спрашиваю, я про новеньких говорю.

— Все в порядке, лучшие места.

— А все-таки ведь что за черти! – воскликнул господин Бах в сердцах. – Хоралы по нотам играют! Тьфу. И после этого еще называют себя Музыкаааантами! А это все вы, с вашими правилами, —  обратился он то ли к Моцарту, то ли к Шопену, то ли к обоим вместе. – Не разбираетесь вы ни в чем… — он махнул рукой. – Настоящее живое искусство не может существовать в рамках, оно преодолевает все границы, и никакие ноты ему не нужны. А нужен полет, и… как там это еще сказать… свобода, а, импровизация, вот! Импровизация, слышите?!  А не то что — в ноты уткнуться и по клавишам попадать, — господин Бах никак не мог остановиться. – Боятся  и шагу ступить самостоятельно! Об этом, помнится, в одной книге неплохо было однажды сказано. Что-то там о кумирах…

— Простите великодушно, но не всем порой хватает таланта сравниться с гением, — скромно заметил Моцарт.

— Чушь! Ерунда, никто от тебя этого и не требует.

Моцарт замолк, но по его лицу было видно, что он не имел в виду лично себя.

— Я с вами согласен, маэстро, — произнес неожиданно Шопен, до того не промолвивший ни слова. – Тот, кто не слышит музыки, не слышит ничего. Такие люди достойны сочувствия, но не осуждения.

— Глупости! Никто их не осуждает. Но не следует нарочно умерщвлять то, что пока еще живо. И я им это докажу!

При слове «умерщвлять» Моцарт невольно вздрогнул, и Шопен, заметив это, дружески похлопал его по руке.

— Не принимай так близко к сердцу, мой друг.

— Согласен. Тот яд я принял слишком близко к сердцу, — Моцарт захохотал.

— Не смешно, — осадил его Бах. — Пусть тебя убили, но твоя музыка осталась жить в веках. Я же умер, и вместе со мной похоронили и мою музыку! И ведь кто? Мои собственные дети! Расчистили себе дорожку, нечего сказать!

— Они полагали, что делают благое дело. Возможно, без этого Моцарт даже бы и не родился, не говоря уже обо всех остальных, — проговорил Шопен, спокойно и  примирительно.

 — Фредерик, милый друг! Ты всегда найдешь слова, чтобы утешить! — Моцарт снова расхохотался, и теперь с ним смеялся и маэстро.

— Ох-хо-хо! Мой милый мальчик, — обратился он к Шопену, когда приступ смеха отпустил маэстро. — Твоя скромность — это такой же великий дар, как и твоя музыка.

Словно нечаянно подслушанный, этот разговор заставил Веронию вспомнить Варнаву. И тогда ей показалось, что каким-то чудом ей удалось проникнуть в смысл его слов. Внезапно ей открылось, что, для того, чтобы понять другого человека, нужно сначала отрешиться от себя самого.  А это совсем не так просто, как может показаться на первый взгляд. Для этого нужно иметь большое желание – именно понять. Если же такого желания нет, и собственная личность  нам гораздо ценнее, тогда действительно наш удел – это молчание и одиночество.

Когда все вышли из хижины, чтобы отправиться на концерт, то увидели, что на улице давно стемнело, а весь лес засыпан мягким пушистым белым снегом.

— Как же мы пойдем?

— Легче легкого, — ответил Моцарт. – Мы поедем на лыжах. Это гораздо удобнее, чем тащиться пешком по колдобинам.

— Но у нас нет лыж, —  в растерянности проговорила Верония.

А Констан вдруг сказал:

— Извини, мне пора.

От неожиданности она застыла на месте.

— Как?..

— Я больше не могу здесь оставаться, мне еще нужно успеть домой, — спокойно ответил Констан.

— Но куда же ты пойдешь? Кругом одни сугробы?

— Разве ты не видишь, что тут нет никакого снега? – проговорил он, наклонившись к ее уху.

Она посмотрела на него.

— Нет. Нет?

— Нет! Все это просто глупые фантазии. И это просто невозможно больше терпеть! Я ухожу.

— Тогда прощай, — ответила она, не в силах сдержать слез.

— Еще увидимся, непременно увидимся следующей осенью! — он махнул рукой и с этими словами быстро исчез в темноте.

Великие композиторы предпочли не задерживаться. Друг за другом они скользили на лыжах по заснеженному лесу, напевая хором «Турецкий марш», и вскоре Верония осталась совсем одна.

Когда стихли последние отзвуки их голосов,  она все еще смотрела им вслед.

— Отчего вы не отправились вместе с ними? У вас ведь, кажется, лучшие места.

Она обернулась. Темный силуэт проявился, словно материализовавшись фрагментом тьмы, и отделившись от нее, будто каплей от целого моря. Это был Варнава.

— У меня нет лыж, — нашелся  самый простой ответ.

— Лыжи за домом. А вы не знали?

— Нет.

— Послушайте, — перешел он снова на свой доверительный тон, — вы, конечно, можете оставаться здесь и дальше, но я вам не советую. Лучше будет вам тоже вернуться домой.

— Но как? Разве это возможно?

— Обиды можно простить, — ответил он туманно. – Но есть вещи, исправить которые гораздо сложнее, учтите.

Верония молча смотрела на него.

— Возможно, просто нужно какое-то время, — проговорила она растерянно, и слезы все еще блестели в ее печальных глазах.

— Нашу боль и беду не лечит время, время лишь стирает память. Но если память сильна, тогда время оказывается бессильно, — Варнава внимательно посмотрел на нее, и в его глазах блеснули огоньки ночных звезд. — Ваши лыжи за домом, — повторил он. — Поспешите!

Верония хотела спросить что-то еще, но он уже вновь растворился во тьме.