Действие II

«Олигарх с человеческим лицом» пьеса

Во втором действии используется  вертящаяся сцена. Явления происходят в разных местах в одно и то же время. Действие происходит месяц спустя.

Я в л е н и е   I.

(Дерезовский, инспектор ГАИ).

Действие происходит в автошколе.  На сцене стоит инспектор с журналом и записывает результаты экзаменов.

Крики из-за сцены голосом Дерезовского. Стойте! Стойте! Помедленнее, прошу! Не так быстро! Остановитесь! Мама! Только не туда!!! Поворачивайте…

Слышен визг тормозов. Потом из-за сцены выбегает взлохмаченный Дерезовский с листком бумаги в руке.

Дерезовский (кричит). Товарищ майор, товарищ майор, только не пускайте его на плац, только не пускайте его на плац! Я  ему зачет уже поставил по вождению – «отлично» – вот ведомость, возьмите, пожалуйста.

Инспектор ГАИ. Какой зачет?

Дерезовский. Ну, я же говорю, по вождению. Теорию он еще вчера сдал.

Инспектор ГАИ. А плац он сдавал? Нет?

Дерезовский. Нет!!! (Опомнившись) Но он прекрасно водит, поверьте мне, настоящий виртуоз. Вот ведомость.

Инспектор ГАИ. Так пусть едет на плац.

Дерезовский. Это невозможно! Он вам тут все собьет и разрушит. Не  надо, не надо!

Инспектор ГАИ. Как так, не понял?

Дерезовский. Ну, понимаете… это… в общем… как бы…

Инспектор ГАИ. Почему же вы ему зачет поставили?

Дерезовский. Да вот, как его… просто я  с ним ездить боюсь. Ужасно!

Инспектор ГАИ. Почему же вы ему зачет поставили?

Дерезовский. Чтоб он больше сюда не приходил. Пусть сам катается, а у меня жизнь одна и 85 лет долгу. Я не хочу в ад, вы меня понимаете?

Инспектор ГАИ. Как-то… не очень.

Дерезовский. Зато я… Нет, дайте мне другого ученика. Который ездить умеет.

Инспектор ГАИ. Откуда ж я вам такого возьму, если именно вы и должны его обучить.

Дерезовский. Нет, почему, учить я не против, пусть он только ездит как следует, а не как  этот… гонщик, «Париж – Дакар» по нему плачет.

Инспектор ГАИ. Борис Абрамович, вы кажется забываете, что ваш труд не только общественный, но прежде всего – полезный.

Дерезовский. А кому я навредил, спрашивается? Это только мне все вредят. И вообще, у меня сегодня еще пять пар иностранного, так что давайте побыстрее разберемся,  who gains time gains everything,[1] как говорят французы.

Инспектор ГАИ (растерянно). Но…

Дерезовский. Подпишите протокол и дело с концом.

Инспектор ГАИ. Но это означает, что вы отказываетесь от вашего ученика.

Дерезовский. Да, да.  Прошу заменить.

Инспектор ГАИ. Вы хорошо подумали?

Дерезовский. Да.

Инспектор ГАИ. Довожу до вашего сведения, что общественно-полезный труд засчитывается в погашение срока приговора только при наличии конкретного результата, при отсутствии же оного работа не принимается и в счет не идет.

Дерезовский. Как так, многоуважемый?  Что-то мне не совсем ясненько?

Инспектор ГАИ. Все очень просто, товарищ господин. Или вы доучиваете вверенного вам ученика и мы принимаем экзамены как положено, или мы даем вам другого ученика, автоматически аннулируя предыдущий срок отработки. Выбирайте.

Дерезовский. Да это же грабеж! Форменное безобразие. Да будет вам известно, что один месяц – это одна двенадцатая года, и если я буду туда-сюда эдак разбрасываться, то лучше уж сразу покончить с собой и отправиться на пункт последнего назначения, а там уж они докончат начатое вами дело с гораздо большим профессионализмом, я полагаю. Нет, ну как же так!

Инспектор ГАИ. Наше дело предложить, ваше дело – отказаться, как говорится. Так что решайте быстрее, а то на уроки свои опоздаете.

Дерезовский. О, я придумал. А можно в счет работ рацпредложение внести? Очень полезное, кстати, а?

Инспектор ГАИ (чешет в затылке, сдвигая фуражку на лоб). Это я не могу сказать, это надо подумать…

Дерезовский. Ну, так думайте скорее. А то я на уроки опоздаю.

Инспектор ГАИ. А предложение точно хорошее, не обманете?

Дерезовский. Великолепное! Гениально придумано, однозначно.

Инспектор ГАИ. Ну… ладно, хорошо, я согласен. Выкладывайте.

Дерезовский. Предлагаю, значит, в обязательном порядке укомплектовать все машины громкой связью с рупорами на крышах.

Инспектор ГАИ. Это еще зачем?

Дерезовский. Да вот понимаете, этот вон (указывает на ученика, который в отдалении выскакивает из машины, с размаху захлопывает дверь и в исступлении начинает бить ногами по колесам и кулаком по капоту) знаете, как он орет, когда едет? Даже жалко его становится. А главное, самое что обидное в этой ситуации, что его все равно ведь не слышат. Не слышат, вы меня понимаете? А так – прекрасно, всегда можно донести до сведения, так сказать… Ну что, берете? За сколько?

Инспектор ГАИ. Это не я решаю. Мне нужно посоветоваться с центром. (Достает из кармана сложенный вшестеро портативный спутниковый телефон, набирает номер).

Дерезовский (заинтересованно). Вы это по спутнику?

Инспектор ГАИ (кивает, слушая трубку).

Дерезовский. Куда это, позвольте спросить, звоните?  Напрямую?

Инспектор ГАИ (кивает, слушая трубку).

Дерезовский. Прямо Самому, что ли? И он чего, отвечает на звонки? А тариф какой? «Небожитель» – все входящие бесплатно?

Инспектор ГАИ (в телефон). Да, говорит инспектор Деррик. Тут вот какое дело – Дерезовский рацуху предлагает в счет неудавшегося ученика (что-то шепчет, отвернувшись от Дерезовского, потом говорит громко), я в общем-то не знаю… (слушает трубку) Да. Я что думаю?  Я не знаю, конечно, но если честно, я б себе такую дуру на машину установил… Ага… Есть, товарищ капитан! (Дерезовскому) Поздравляю, Борис Абрамович! С почином.

Дерезовский. Не понимаю, а Почин тут при чем? Он что, у меня работу принимать собирается? И вообще, кто он такой? откуда? да я ему…

Инспектор ГАИ.  Постойте, Борис Абрамович, я не это имел в виду и министр труда тут совершенно ни при чем. Я просто хотел сказать, что ваше предложение принято в счет тридцати трудодней.

Дерезовский. Ура!

Убегает, размахивая панамкой.

Я в л е н и е  II.

 (Утинский).

Сцена поворачивается.  Появляется пункт сбора вторсырья. Утинский на улице перед вагончиком сидит за  кривым облезлым столом, пишет какой-то плакат и обклеивает его вырезками из старых журналов, которые ворохом валяются кругом.

Утинский (читает).«Товарищи! Сдавайте макулатуру и сортированный мусор!» (удовлетворенно, любуясь на работу) ну вот, другое дело. Осталось  только подвесить повыше и готово. Теперь уж точно народ повалит, а то чего-то совсем тоска! Полдня  просидел – ни одна сволочь не появилась, ни газетки не принесла, ни журнальчика какого, почитать хотя бы. Что же делать? А ведь жизнь проходит, а я так и не принес еще никакой пользы нашей любимой Родине. Горе мне! А ведь вокруг столько грязи, отбросов, мусора всякого: вся страна – сплошная помойка. Но почему-то мне его никто не несет? Странно. Я тут сижу-сижу, жду-жду, а они… Эх… (вздыхает).

О! (оживляется) кажется, у меня появилась очередная идея! Гениальная идея, как сказал бы наш Борис Абрамович. Вот! (поднимает палец к небу) Можно дать рекламное объявление! В газету! Сейчас мне кто-нибудь газетку принесет, «Из рук в руки», так сказать, я там купончик вырежу и пошлю в редакцию. И  народ как повалит! Самосвалами будем вторсырье сдавать, однозначно! Я за год отработаю весь свой срок! (спохватывается, испуганно)  А что, если так и не принесет никто? Что же тогда? О, горе! Эх… (вздыхает).

Некоторое время сидит молча, сникнув.  Потом…

О! (оживляется) кажется, у меня появилась очередная идея! Гениальная идея, как сказал бы наш Борис Абрамович. Вот! (поднимает палец к небу) Я сам пойду его собирать! (вскакивает) Пойду искать макулатуру! И газетку найду, обязательно найду! Ура! (вдруг спохватывается) Нет, как же это я уйду, а вдруг в это самое время как раз придет кто-нибудь? А? Что же делать? Нет-нет, нельзя так рисковать. Лучше уж подожду до закрытия, а потом пойду, внеурочно. А пока лучше двор пойду подмету. Здесь недалеко.

Достает из вагончика метлу и уходит.

Я в л е н и е   III.

 (Агранович, Флора Петровна – заведующая парником).

 

Сцена поворачивается. Появляется  парниковое хозяйство. Кругом стоят ящики с рассадой, между ними мечется Агранович с лейкой.

Агранович (заглядывает в один ящик).  Огурцы посадил – не взошли,(заглядывает в другой) помидоры посадил – не взошли, (заглядывает в третий) капусту посадил – то же самое… Бархотки завяли, фиалки не цветут, а маргаритки, оказывается, теперь вообще не модно – всем туи подавай, а где их напасешься? Ну и жизнь пошла: с утра до вечера пашу, сею, поливаю, рыхлю полю, удобряю -– и что? Все впустую. Целый месяц потратил тут с ними (в отчаянии пинает ящик ногой), а где доказательства? Где, я спрашиваю? (снова внимательно разглядывает землю).  А эта сейчас придет, опять станет требовать предъявить ей результаты. (Говорит, передразнивая Флору, очень противным голосом) «У нас труд имеет цену, соответствующую результатам данного труда. То есть, попрошу заметить, уважаемый, что труд непременно должен значиться как полезный, что и указано в вашем договоре или приговоре русским по белому». Тьфу! (плюет и растирает ботинком) Лучше б коноплю и мак посадил – плохое, оно всегда как-то лучше приживается, да и выгода – с редисками разве ж сравнишь! Труд вполне общественный… А чего, может попробовать…

За сценой слышатся тяжелые шаги.

Ой, Флора топает! А я-то уж размечтался… чу! у  ней не забалуешь. Скорей-скорей, где там лопата-вилы-грабли, и лейка в придачу!

Появляется Флора Петровна, очень жирная тетя с учетным журналом под мышкой.

Флора Петровна. Здравствуй, Саша. Как дела, как успехи?

Агранович. Ничего, Флора Петровна (в сторону) хорошего.

Флора Петровна. Ну, показывай, чего вырастил? Работу принимать буду.

Агранович  в растерянности оглядывается на пустые ящики, снова смотрит в землю в надежде отыскать хоть один зеленый росток.

Агранович. Да вот… (разводит руками).

Флора Петровна.  Огурцы сеял?

Агранович. Сеял.

Флора Петровна. Ну, и где они?

Агранович. Не знаю…

Флора Петровна. Помидоры сеял?

Агранович. Сеял.

Флора Петровна. Ну, и где они?

Агранович. Не знаю…

Флора Петровна. Капусту сеял?

Агранович (не дослушав, кивает головой, разводит руками).Не знаю.

Флора Петровна. А кто знает? Столько биоматериала первосортного попусту  извел, и что? Думаешь, тебе это с рук сойдет? Нет! (открывает журнал) Я тебе это в долг запишу (пишет).  Итого, твой счет составляет минус тридцать трудодней. И это еще скажи спасибо, что я с тебя за ночлег не беру.

Агранович стоит потупившись, засунув руки в карманы и теребит в кармане какую-то бумажку, пока Флора Петровна не захлопывает журнал и не удаляется с чувством выполненного долга. Агранович еще несколько времени стоит в той же позе, потом рассеянно вынимает бумажку, смотрит.

Агранович. О, пакетик от семян. Посмотрим, что там было? (читает, расправляя мятую бумажку) а, огурцы «Родничок», годен до… (взвизгивает) Чудовищно!!!  Это же подлог! Должностное преступление! О-о-о! (хватается за голову, топает ногами) Они меня обманули! А я-то думал… Семена давно негодны. О! Я невинная жертва обмана! Горе мне! Какая мерзость! Нет, я даже представить не мог, что такое возможно. Никакого, даже элементарного сочувствия к человеку, обреченному на пожизненный каторжный труд. И ведь более того, еще и нажиться хотят на чужом горе. Где это видано! Я буду жаловаться! Да!  (останавливается, спохватившись) Но кому? Кому же мне пожаловаться? Неужели… О! (падает, бьется в исступлении) О!О!О! Мало того, что списали на меня свои тухлые семена, так еще за это мне же каторги прибавили! О! Горе-горе!

Агранович в бешенстве выхватывает из кармана сотовый телефон. Набирает номер.

Алло! Гражданин начальник? Да, так точно. У меня вопрос: скажите пожалуйста, а нельзя ли мне распорядиться как-нибудь частью собственных средств на благо нашей любимой Родины? (слушает трубку) Да, именно, желаю безвозмездно, ага… (слушает трубку) по накладным? по безналу? Управление берет на себя? Так точно! Спасибо, дорогой Николай Степанович! До свидания, всего хорошего.

Пляшет.

Ну, теперь вы у меня попляшете! (грозит кулаком, потом снова набирает номер, говорит в трубку) Серый! Гони зелень – бабки будут! Чего? (слушает) Сирень – эшелоном, пихты – срочно! Давай! (потирает руки, потом снова набирает номер) Алло! Голландия? Говорит Агранович! Узнали? А, спасибо, спасибо, ничего, нормально. Я вот по какому делу: вышлите, пожалуйста, ящик семян овощных культур, да-да, самых свежих, да, для закрытого грунта, наложенным платежом, пожалуйста, до востребования, Главпочтамт. Спасибо. До свидания.

Пляшет.

Великолепно! Но – не будем терять времени даром! Пойду пока ямы под деревья рыть. Ну, Флора! (грозит кулаком) держись у меня!

Хватает лопату и убегает.

Я в л е н и е   IV.

 (Чувайс, Михалыч – старший электрик, Пашыч – младший).

Сцена поворачивается. Появляется каптерка электриков в ЖЭКе. Чувайс, Михалыч и Пашыч сидят вокруг большого фанерного сундука, на котором выставлена водка и закуска, и пьют. Чувайс в грязной спецовке, плачет, утираясь рукавом, и у него на лице появляются черные разводы. Михалыч сочувственно слушает.

Чувайс (плачет). У-у-у, когда же все это закончится? Еще только месяц прошел, а я уже не могу больше. Ничего не получается, никакого проку, все в убыток. Нет, ведь я же работать не отказываюсь, но пусть условия хотя бы создадут  терпимые. А то – как это называется? Ведь я ж без денег работаю, и мне денег не надо. Да! Не надо! Но  мне нужен результат… а его-то как раз и нет. Нету-у-у… (плачет). А что я могу поделать? Послали вот сегодня в подъезде каком-то щиток посмотреть, отремонтировать. Захожу, а там – темнота, страх, жуть! Еле его отыскал, а там – тоже жуть, провода все прогнившие, перепутанные, грязные – мрак! Как там разберешься-то? Ну, я дернул за какую-то пимпочку, а оно – ка-ак даст! Аж искры посыпались.  Сам чуть не обуглился. Одно хорошо – что я в калошах был, тем только и спасся, должно быть. А щиток-то весь расплавился, провода спеклись – о! (махает рукой). И что теперь спрашивается? Правильно, вместо того, чтоб денечек в плюс себе записать, отчитаться в общественно-полезном труде, я ж теперь выходит еще и вредитель. Весь щиток теперь меняй, и провода… У-у-у… (плачет).

Михалыч (хлопает его по плечу). Ну-ну, будет уж, Толяныч, убиваться-то, хватит, аж смотреть на тебя тошно. На вот – выпей лучше (подносит ему стакан, наполовину наполненный водкой) легче станет, точно, я тебе говорю.

Чувайс. Спасибо, Михалыч, но я же не пью. А за заботу спасибо.

Михалыч. А чего так? Больной чегой-то, а?

Чувайс. Да нет, не привык просто.

Михалыч. Что за упущение такое? Как-так? Надо, брат, привыкать, без этого у нас, брат, никуда – верно я говорю, Пашыч?

Пашыч (кивает). Ну-так! Естесссно. За это и выпьем (поднимает стакан).

Михалыч вкладывает стакан в руку Чувайсу, чокается с ним и Пашычем, все выпивают. Чувайс весь кривится и тянется за огурцом.

Михалыч.  О-х-х-хо-р-рошо пошла! (хлопает Чувайса по плечу) Ну, Толян, молодец! Огурчиком закуси, закуси, ага. Ну? Как?

Чувайс молчит, кривится, мычит чего-то.

Михалыч. Понял: не распробовал еще. Ну, это дело поправимое, да, Пашыч?

Пашыч.  Ну-так! Естесссно. За это и выпьем (снова разливает водку по стаканам).

Чувайс. О, прошу вас, не так быстро, дайте отдышаться. И вообще, мне пить не положено, да и не на что, собственно. Я же зарплату не получаю…

Михалыч. А нам для хорошего  человека водки не жалко, нам для хорошего человека вообще ничего не жалко! Да, Пашыч?

Пашыч. Ну-так! Естесссно. За это и выпьем!

Михалыч. О! Пашыч дело говорит. Давай, Толян, будем здоровы!

Михалыч вкладывает Чувайсу в одну руку стакан,  в другую руку огурец, все чокаются, выпивают. Чувайс отпивает только маленький глоточек, ставит стакан, морщится.

Михалыч.  Ты чего?

Чувайс.  Чего-то не могу больше.

Михалыч. Ну, ничего-ничего, это дело приходящее – главное, побольше тренироваться! И пойми ты одно, Толяныч, что у нас без водки тут никак нельзя. Не-воз-мож-но! Посмотри на себя – чего вот ты сидишь тут весь, плачешь, слезами горькими заливаешься? Вовсе зря, потому как незачем. Лучше горькой налей, выпей, и сразу веселее станет, радостнее на душе.

Чувайс. Радостнее? А почему станет радостнее? Трансформатор-то ведь уже сгорел, и провода все сплавились, чего здесь радостного?

Михалыч. Дались тебе эти провода! Ты че, прям жить без них не можешь? Да ну, наплевать.

Чувайс. Вы, может быть, будете смеяться, но это действительно так.

Михалыч. Чего – так? Не понял.

Чувайс. Что жить не могу.

Михалыч. А чего? (Пашычу, кивая на Чувайса)  Слышь, Пашыч, чего это он?

Пашыч пожимает плечами.

Чувайс. Вам вот хорошо говорить, а у меня работу по результатам принимают, я же вам объяснил уже.

Михалыч. И чего? Тебе-то какая разница? Ты ж всё-равно за бесплатно?

Чувайс. Да уж лучше тут отработать, чем в аду.

Михалыч. А чем лучше-то? Поясни-ка нам свою мысль, а то мы тебя чего-то плохо разумеем, да, Пашыч?

Пашыч (кивает). Ну-так.

Чувайс (в растерянности). Я как-то теряюсь, я даже не знаю, чего объяснять? Вы что, сами-то ада не боитесь?

Михалыч, Пашыч (качают головами, говорят вразнобой). Не-а, нет, не-а.

Чувайс (удивляясь). Почему?

Михалыч. А чего бояться-то? Ты чего, там был что ли? Знаешь что ли, чего там есть? И с чего это ты решил, позвольте спросить, прямиком в ад топать?

Чувайс. Во-первых, всем известно, что ад существует, а во-вторых, мне пообещали…

Михалыч. Черти что ли?

Михалыч и Пашыч громко смеются. Чувайс снова плачет.

Михалыч.  Смотри-ка, Пашыч, опять он раскис. Глаза на мокром месте. Ну ладно, ладно, хочешь в ад – поезжай.

Чувайс (в исступлении). Да не хочу я в ад! (плачет) Я в Ниццу хочу!

Михалыч. А чего ты там забыл, в Ницце-то в этой, ядрить ее налево?

Чувайс. Там хорошо…

Михалыч. А здесь тебе не хорошо? Чего тебе не живется-то по-человечески? Чего не хватает? Вона – водка-селедка, —  чего еще надо? Бери, пользуйся. Нам для хорошего человека не жалко.

Пашыч. Ну-так. Естесссно (разливает водку).

Чувайс. Да не хочу я вашей водки! Мне трансформатор менять надо, и провода…

Михалыч. Так иди и меняй, кто тебе не дает? Странный ты какой-то, ей-богу.

Чувайс (удивленно). Идти и менять? Прямо сейчас?

Михалыч. Так ты ж сам хотел?

Чувайс. А там страшно, и темно, и током бьет.

Михалыч. А ты фонарик возьми и калоши надень, какие проблемы?

Чувайс (воодушевляясь). Да-да, именно, идти, прямо сейчас идти, менять трансформатор, и провода, действительно, теперь же, сию же минуту!

 Чувайс вскакивает и начинает собираться.

Верно-верно, все верно – идти, бежать, сию же минуту, да! Только за проводами забегу к себе в будку, и лампочек новых прихвачу, свет сделаю! Ура!

Убегает, но через минуту возвращается.

Да, кстати, я уж заодно и по вызову схожу, ладно?

Михалыч.  По какому вызову?

Чувайс. Так с утра же еще поступил, от жильцов, помнишь?

Михалыч. Припоминаю… А чего ж мы не пошли?

Чувайс.  А мы водку пили, с тех самых пор, как меня током шибануло, и пьем полдня уже.

Михалыч. А, ну точно! (бьет себя по лбу) Ну, давай-давай, иди, смотри только – поаккуратнее там, и от нас привет передавай!

Чувайс (удивленно). Кому?

Михалыч. Кому-кому, чертям в аду!

Михалыч и Пашыч громко смеются, Чувайс уходит.

Конец второго действия.

---

b